Неточные совпадения
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее
от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту была горечь, в носу запах пороха и ржавчины, в
ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись
от волнения, и усталые
ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь
от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота.
Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с
ноги на
ногу и не трогался с места.
Карл Иваныч был глух на одно
ухо, а теперь
от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной рукой о стол, стоя на одной
ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал...
Ну, скушай же ещё тарелочку, мой милой!»
Тут бедный Фока мой,
Как ни любил
уху, но
от беды такой,
Схватя в охапку
Кушак и шапку,
Скорей без памяти домой —
И с той поры к Демьяну ни
ногой.
Да, мочи нет: мильон терзаний
Груди́
от дружеских тисков,
Ногам от шарканья,
ушам от восклицаний,
А пуще голове
от всяких пустяков.
Учитель молча, осторожно отодвинулся
от нее, а у Тани порозовели
уши, и, наклонив голову, она долго, неподвижно смотрела в пол, под
ноги себе.
Засовывая палец за воротник рубахи, он крутил шеей, освобождая кадык, дергал галстук с крупной в нем жемчужиной, выставлял вперед то одну, то другую
ногу, — он хотел говорить и хотел, чтоб его слушали. Но и все тоже хотели говорить, особенно коренастый старичок, искусно зачесавший
от правого
уха к левому через голый череп несколько десятков волос.
Успех травли и гоньбы происходит
от того, что лошадям и высоким на
ногах собакам снег в две и две с половиной четверти глубины мало мешает скакать, а зверю напротив: он вязнет почти по
уши, скоро устает, выбивается из сил, и догнать его нетрудно.
Черные кончики
ушей, черный хвостик, желтоватая грудь и передние
ноги, и пестрый в завитках ремень по спине… я задыхался
от восторга, сам не понимая его причины!..
— Убил, ваше благородие, как легли мы с ней спать, я и стал ее бранить, пошто она мне лошадь не подсобила отпрячь; она молчит; я ударил ее по щеке, она заплакала навзрыд. Это мне еще пуще досадней стало; я взял да стал ей
ухо рвать; она вырвалась и убежала
от меня на двор, я нагнал ее, сшиб с
ног и начал ее душить.
В пол-аршина
от лица Ромашова лежали ее
ноги, скрещенные одна на другую, две маленькие ножки в низких туфлях и в черных чулках, с каким-то стрельчатым белым узором. С отуманенной головой, с шумом в
ушах, Ромашов вдруг крепко прижался зубами к этому живому, упругому, холодному, сквозь чулок, телу.
Отставной капитан Пафнутьев, проситель шестидесяти лет, с подвязанною рукою и деревяшкой вместо
ноги вид имеет не столько воинственный, сколько наивный, голова плешивая, усы и бакенбарды
от старости лезут, напротив того, на местах, где не должно быть волос, как-то на конце носа, оконечностях
ушей, — таковые произрастают в изобилии. До появления князя стоит особняком
от прочих просителей, по временам шмыгает носом и держит в неповрежденной руке приготовленную заранее просьбу.
Смурый расшвырял зрителей, разнял нас и, натрепав
уши сначала мне, схватил за
ухо солдата. Когда публика увидала, как этот маленький человек трясет головой и танцует под рукою повара, она неистово заорала, засвистала, затопала
ногами, раскалываясь
от хохота.
Но будем осторожны и деликатны: наденем легкие сандалии, чтобы шаги
ног наших не встревожили задумчивого и грустного протопопа; положим сказочную шапку-невидимку себе на голову, дабы любопытный зрак наш не смещал серьезного взгляда чинного старца, и станем иметь
уши наши отверзтыми ко всему, что
от него услышим.
Съев из последних денег селянку и расстегай, я бодро и весело ранним утром зашагал первые версты. Солнце слепило глаза отблесками бриллиантиков бесконечной снежной поляны, сверкало на обындевевших ветках берез большака,
нога скользила по хрустевшему вчерашнему снегу, который крепко замел след полозьев. Руки приходилось греть в карманах для того, чтобы теплой ладонью время
от времени согревать мерзнувшие
уши. Подхожу к деревне; обрадовался, увидев приветливую елку над новым домом на краю деревни.
По мере того как приемыш приближался к цели своего путешествия, освещенные окна становились реже. Шум внутри фабрик отдалялся с каждою минутой. Мало-помалу он пропал совершенно. В
ушах приемыша раздавался только хляск, производимый его
ногами, и шуршуканье ветра, который время
от времени пробегал по соломенным кровлям.
Пальцы его
ноги болели
от удара о камень. Он пошёл медленнее. В
ушах его звучали бойкие слова чёрненького человечка о сытых людях...
Он прыгнул вперёд и побежал изо всей силы, отталкиваясь
ногами от камней. Воздух свистел в его
ушах, он задыхался, махал руками, бросая своё тело всё дальше вперёд, во тьму. Сзади него тяжело топали полицейские, тонкий, тревожный свист резал воздух, и густой голос ревел...
Кошка выросла в собаку и покатилась невдалеке
от саней. Я обернулся и увидел совсем близко за санями вторую четвероногую тварь. Могу поклясться, что у нее были острые
уши и шла она за санями легко, как по паркету. Что-то грозное и наглое было в ее стремлении. «Стая или их только две?» — думалось мне, и при слове «стая» варом облило меня под шубой и пальцы на
ногах перестали стыть.
Не спалось Борису Тимофеичу: блуждал старик в пестрой ситцевой рубашке по тихому дому, подошел к одному окну, подошел к другому, смотрит, а по столбу из-под невесткина окна тихо-тихохонько спускается книзу красная рубаха молодца Сергея. Вот тебе и новость! Выскочил Борис Тимофеич и хвать молодца за
ноги. Тот развернулся было, чтоб съездить хозяина
от всего сердца по
уху, да и остановился, рассудив, что шум выйдет.
Груди
от дружеских тисков,
Ногам от шарканья,
ушам от восклицаний,
А пуще голове
от всяких пустяков!
Здесь у меня душа каким-то горем сжата...
Косматая, вся засыпанная снегом, брюхастая лошаденка, тяжело дыша под низкой дугой, очевидно из последних сил тщетно стараясь убежать
от ударявшей ее хворостины, ковыляла своими коротенькими
ногами по глубокому снегу, подкидывая их под себя. Морда, очевидно молодая, с подтянутой, как у рыбы, нижней губой, с расширенными ноздрями и прижатыми
от страха
ушами, подержалась несколько секунд подле плеча Никиты, потом стала отставать.
Философ, почесывая слегка за
ухом, вышел, не говоря ни слова, располагая при первом удобном случае возложить надежду на свои
ноги. В раздумье сходил он с крутой лестницы, приводившей на двор, обсаженный тополями, и на минуту остановился, услышавши довольно явственно голос ректора, дававшего приказания своему ключнику и еще кому-то, вероятно, одному из посланных за ним
от сотника.
Да, он был ужасен. Его волосы начали выпадать. Его кожа, черная
от природы, побледнела и пожелтела; раздутое лицо натянуло ее до того, что она лопнула за
ухом. Там копошились черви.
Ноги, затянутые в штиблеты, раздулись, и между крючками штиблет вылезли огромные пузыри. И весь он раздулся горою. Что сделает с ним солнце сегодня?
Сам весь шершавый,
уши мохнатые, глаза злобные, как у хорька, на голове шапонька белая войлочная, борода по пояс, тоже белая, и жилет с медными пуговицами на рубахе, а на
ногах меховые сапоги — и пахнет
от него можжевельником.
Тут вереница старых, сморщенных, как гриб, ведьм водила журавля, приплясывая, стуча гоцки сухими своими
ногами, так что звон
от костей раздавался кругом, и припевая таким голосом, что хоть
уши зажми.
Я окаменел
от радости, гляжу на него во все глаза и ни глазам, ни
ушам своим не верю. Слезы градом потекли из моих глаз, и упал я, как пласт, в
ноги своему благодетелю.
Лошадь государя шарахнулась
от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левою
ногой, настораживала
уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что́ говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.